«Царь-девица» без «Конька-Горбунка»: новый спектакль по поэме Марины Цветаевой

Марину Цветаеву почитают как поэтессу, творческой путь которой был связан с символистами, но очень быстро перерос рамки всяких литературных школ. Звучно проносятся по страницам альманахов ее стихи о московской земле и калужской дороге, заметки о «своем» Пушкине и волшебстве в стихах Брюсова, воспоминания о шальной любви и о «рас-стоянии», перемежаемом стуком колес.

В этом сезоне в Театре Виктюка вспоминают другую Цветаеву — дерзкую язычницу, которая жадно читала сказки Афанасьева и обожала «Песнь о нибелунгах» и «Неистового Роланда».

В поэме «Царь-девица», спектакль по которой ставит Дмитрий Бозин, Марина Ивановна литературно обрабатывает сюжет одноименной сказки А. Н. Афанасьева. Молодая мачеха (Виктория Савельева) влюбляется в пасынка (Царевича в исполнении Станислава Мотырева). И пока муж Мачехи, Царь (Дмитрий Жойдик) пропивает остатки здравого смысла, холоп-колдун (роль которого исполняет сам режиссер — Дмитрий Бозин) ловко манипулирует «венценосным» семейством. На горизонте маячит мифическая громада Царь-девицы (все та же Виктория Савельева). Русская богатырша тоже влюбляется в Царевича. Любовный четырехугольник замыкается в традициях скандинавской «Песни о Нибелунгах» — режиссер спектакля Дмитрий Бозин использует эту реминисценцию в постановке.

Мотивы женского одиночества, невольной разлуки и образы слабых мужчин, неспособных принять любовь характерны для творчества Марины Цветаевой. В ее руках «народная» сказка превращается в поэтический манифест феминизма. Дмитрий Бозин трансформирует историю о настоящей русской богатырше в мрачную взрослую сказку.

Каждый угол этого любовного «квадрата» небрежно посеребрен или позолочен. Правда, драгоценная оболочка слетает с героев из-за каждого их движения. Храбро примиряющий маску любовника Царевич, изрядно набегавшись по сцене в серебристой робе, засыпает прямо в колыбели. Мощная Царь-девица снимает золотые византийские доспехи, и с грохотом являет зрителям молодое прекрасное лицо.

Ночь и день слепливаются в пространстве воедино и плавно перетекают друг в друга прямо на сцене. В спектакле Дмитрия Бозина трансформируется абсолютно все: поэтический текст и языческие напевы, принятые трактовки сказочных героев и актеры, декорации и костюмы.

Роковая Виктория Савельева примеряет наряды Мачехи и доспехи Царь-Девицы одновременно. Первые монологи Мачехи Виктория отыгрывает в духе античных мифов о Федре. Но в своей страсти Мачеха признается без федринской «чистоты» и лишней скромности. Виктория отыгрывает безумную страсть как во сне, ловко переходя от всплесков запретной страсти к мифической отстраненности.

«Коль и впрямь она узка — свернусь в трубочку! Говорливые мои шелка? — скину юбочку!Всё, что знала, позабыла нынче зá ночь я: Я крестьяночка, твоей души служаночка!»

Всю ясность ума и красоту сердца она передает другой героине — Царь-Девице. Облаченная в скандинавские золотые доспехи и трендовые ботфорты с черепами правительница появляется на сцене в компании Няньки. Со смехом отмахивается огромной лапищей в доспехах от вопросов в стиле «Когда замуж?» и страстно описывает свои военные планы, которые разрушает внезапная влюбленность. Виктория превращает русскую богатыршу в скандинавскую богиню войны — даже в ее умилении немощным «кавалером» слышатся интонации Валькирий.

«И ничего, что худенький, —На личико приятненький». — громогласно тянет актриса

Царь-Девица в поэме — предводительницва мистического «небесного» войска. На сцеене театра Виктюка она «переезжает» из заморского тридесятого царства во пространство единого спектакля, в котором рамки между землей и небом размыты. Изящная Виктория пытается придать своему облику мужественности и искусственно занизить голос. Но (возможно, вполне намеренно!) титаническая громада Царь-Девицы теряет свой «воинственный» блеск. С героини снимают доспехи и душевную оболочку — Царевна-Солнце неумело показывает свои чувства и становится ближе к зрителю.

В оригинальной поэме за образом Царевича видится человек, который может проявить себя только в области быта, а не бытия (жизни души и духа). Прочтение Станислава Мотырева решает наследника престола всяческой связи с областью быта. Женское начало в образе «Девицы-царя» показывает голосом и глупыми хохотками.

Царевич порхает по сцене, как мотылек, с глупой улыбкой распевает арии о своем бессилии, картинно поднимает «рученьки-ноженьки» — словом, ведет себя как школьник, желающий откосить от занятий. Посмотришь на красавца-актера, разыгрывающего из себя Иванушку-дурачка — и на секунду поверишь, что пришел посмотреть смешную русскую народную сказку для детей.

А ночью на сцену приходит холоп-колдун — и становится совсем не до смеха. Колдун не просто выходит на сцену: он крадется, он исполняет балетные «па», он колется черными шипами на спине, он мелькает и гремит.

Кажется, будто злодея хотят сделать максимально таинственным и незаметным, ведь в оригинальной поэме акцент сделан на взаимоотношениях Царь-Девицы и ее возлюбленного. Но Дмитрий Бозин, исполняя роль антагониста, задействует весь арсенал «первой скрипки» театра и пользуется привилегиями режиссера. Каждое появление героя сопровождается безумными языческими плясками, монологическими напевами и нервными перфомансами остальных героев.

Последним на сцену выходит пропойца-Царь. Поправляет корону, до зубовного скрежета напоминающую римский пиллей, и начинает монолог:

«Людям — море синее, Моё море — винное. Люди спят на берегу, А я — так всю ночь гребу!»

Крепкий и пластичный Дмитрий Жойдик пагубное пристрастие царя показывает через хаотичные (моментами —цирковые) движения — молодой Царь в пьяном бреду валяется по полу, а приказы — даже самые абсурдные —отдает мальчишеским голосом. В театре Виктюка, где движется абсолютно все, невозможно подойти к амплуа самодура иначе — поэтому приходится в прямом смысле крутится и выкручиваться.

В сценографию художника Владимира Боера можно влюбиться также страстно, как и в Царевича. В отличие от гротескно-слабого героя, фольклорные визуальные решения удивляют зрителей скрытой «скандинавской» силой. Легкие детали символических декораций передвигаются по сцене вместе с актерами. Например, белый полупрозрачный «лепесток» сонный Царевич использует как колыбель, а в других сценах полусфера оборачивается боевым «кораблем» Царь-девицы и «покрывалом» для колдовских влюбленных.

В Театре Виктюка давно и успешно занимаются поэтическим театром. Новый спектакль «Царь-девица» Дмитрия Бозина продолжает традиции цветаевской «Федры» в постановке Романа Виктюка. Спектакль соединяет традиции театра Серебряного Века и скандинавских сказаний — в синтезе поэтического слога и языческих напевов слышатся отголоски давно забытой «Песни о Нибелунгах».